Солнце всходит. Необозримая гладь моря. Простым глазом, да и вооружённым, не увидишь кромки земли. Кругом синее море. Волны, ударяясь о борта парохода, наводят мрачную картину на будущих солдат, плывущих из Петрограда на Дальний Восток. А они и не знают, куда их несёт эта большая лодка.
Впервые одели они солдатское обмундирование, а спрос с них, как с настоящих солдат, дисциплина жёсткая. Чуть что, и пощечину на первый раз получишь. В дороге и устав изучали и материальную часть оружия тоже. Не забывали и вечерний молебен служить. Словесную молитву учили, а потом их спрашивали, как они её усвоили.
Кто на зубок отвечал, кто серединкой пользовался. И был на этом пароходе один солдатик из Кунгура по фамилии Бормотов. Никак ему не давалось запомнить, заучить эту молитву. Хоть ухо режь, слова три скажет, опять собьётся. Слушал, слушал унтер-офицер его одарённую память и приказывает солдату Десяткову Илье:
– А ну ка, солдат Десятков, дай ка ему пощечину, чтобы память посвежела.
Ну, Десятков ударил, жалеючи Бормотова.
– Так, солдатик, только шаньги мажут. А вот за это тебе, Десятков, покажет сам Бормотов, как надо бить жалеучи. Давай, Бормотов, покажи, как полагается.
Бормотов по правде поддал, Десятков пошатнулся, но не так уж здорово, но всё-таки подходяще.
– Теперь понял, рядовой Десятков, как надо ударить?
– Понял, Ваше Благородие!
– Ну, а раз понял, давай покажи на деле.
– Теперь-то я ему дам, – думает Десятков. Так ударил служивого, что тот с копылков долой.
– Вот за это, молодец, Десятков!
– Рад стараться, Ваше Благородие!
Плыли они ни много ни мало шесть месяцев. За дорогу всё бывало: и драки и песни. В общем, обломали, как полагается солдату.
Служили в то время четыре года. Служба прошла во Владивостоке и в других городах Дальнего Востока.
Отслужив свой срок, возвращались на родину. Каждый оставил дома молодую супругу, в том числе и Илья Иванович Десятков.
Дело было весной. Встретив своих солдат, супруги привыкали снова к своим мужьям. Весна – время, как медовый месяц, как говорят в народе, «весной и щепка на щепку заскакивает». Смотришь, через год и пополнение появилось, а у Ильи Ивановича с Анисьей Ивановной не привелось быть пополнению. Так до старости никого не было.
Может, это было бесплодием-пустоцветом, а может, повлиял один единственный случай. Когда Илья пришёл из армии, кто-то по-соседски шепнул ему на ухо, что, мол, Анисья-то жила тут без него и бывало, прихватывала. Илья вначале не придавал этому значения, а тут как-то свои пригласили их обоих в соседнюю деревню на помочь, двор строить.
День этот проработали, вечерком угостили, как следует, дошло дело до пляски и песен. Повеселились и молодожёны пошли домой. Идти им было не далеко. Вот тут-то и вспомнил Илья Иванович, что сосед ему на ухо шептал.
– Признавайся, – говорит Илья Иванович, – кого без меня приласкала? Анисья отпираться начала, он своё:
– Мне, – говорит, – соседи сказали, что ты тут занималась не тем, чем надо. И вдарил ей, как на пароходе солдату. Ну, Анисья сразу и маячить перестала. Испугался тут наш Илюха, давай её качать, откачивать. Аксинья не входит в сознание. Разжал он ей рот и мочой своей напоил. Смотрит, глаза взвела и немного зашевелилась. Давай растирать, пришла в сознание. Взял её на руки и донёс до дому.
Дня через три отоборилась Аксинья. Илья Иванович стал отходить, на душе стало потеплее и веселее. С тех пор Илья Иванович закаялся больше её бить и закаялся пить это зелье. И, действительно, не брал больше в рот. Бывало, в престольные праздники тоже гулял к компании с Аксиньей. Люди за рюмку, а он за стакан чая. На свадьбе гуляли, все пьют вино или водку, а Илье ставят самовар. Берёт он полотенце и давай чай попивать. Он пьёт, а пот на проход выходит. Когда и один целый самовар опрокинет.
Песни запоют, и он туда же, подпевает. Плясать пойдут, ну и Илья не хуже других спляшет. Вот так и пировал наш Десятков.
Детей своих нет, так ему их подкидывали.
В девках родят, девать то некуда, домой не пустят, а чужим, кому надо. Вот и нашли место. Первого они подобрали, без груди не могли выходить, помер. Через год второго подбросили, тоже такая же картина. Уж они всяко прилаживались, и сносят к соседке подкормить грудью, ну а раз неравномерно, да и молока то в груди на двоих не хватает, опять отдал душу ребёнок.
Только на третий раз удалось выжить подкидышу. И так были рады наши не родные родители, что душу готовы были отдать.
Нарекли его Пахомом, вспоили, вскормили. Дошло дело до женихов, женили своего сына, да такую свадьбу отгрохали, закачаешься. Жену его звали Еленой, она им троих внуков родила. Уехали-то они жить от Соснового Бора вёрст за 80.
Внуки часто проведать приезжали, а радости-то у дедушки с бабушкой, если не сказать, что они совсем чужие, то никто бы и не узнал этого.
В Отечественную войну Пахом ушёл на фронт, и не пришлось ему вернуться, пришла похоронка.
Старики доживали последние годы в Сосновом Бору, оба по своей силе подзарабатывали. Анисья пряла шерсть, вязала носки, варежки. Илья Иванович помогал в войну вдовам, солдаткам. У кого крышу починит, конюшню, баню отремонтирует. Плёл лапти, вил верёвки в колхоз. Скот уже не под силу держать, так их поддерживали продуктами: молоком, мясом, сметаной.
Довольны были обе стороны. Произведёт ремонт двора, радость, и рассчитают стариков продуктами. Это тоже им большая радость.
Помирать пришлось обоим чуть ли не в один день, на одной неделе душеньку отдали.
Валентин Волков, член РО РСПЛ,
Фото из архива автора
