– Александр Ефимович, когда и почему вы стали заниматься литературным творчеством?
– А почему мы дышим, почему пахнет цветок и поёт птица? Функции организма. Окуджава говорил: «Каждый пишет, как он дышит», но ведь и наоборот – писатель живёт актуальным для него текстом – это его форма существования. Литературный «вирус» юности погибает не во всех организмах. У меня он активировался в начале девяностых, что отвечает и на вопрос «когда?».
«Благоприятные» для вируса обстоятельства были медицинскими – с угрозой для жизни. До этого я от зари до зари строил в одиночку деревенский дом, причём и покуривал, и стопку не отодвигал. Сердце всё это оценило, и жене сказали готовиться к худшему. Мне же ничего не сказали, но отправили в кисловодскую клинику – наверное, чтобы жена лучше подготовилась.
Чувствовал я себя соответственно запрету на любые нагрузки, но такая жизнь была не нужна. Я стал бороться – ходить, постепенно увеличивая высоту подъёма по терренкуру, но тут вмешалась весна. Пейзажи – в ассортименте и в разных ракурсах, первые цветы, рассветы-закаты… Всё это противоречило серьёзности моего положения: когда птицы выделывают звонкие весенние коленца, умирать, согласитесь, нелогично. Ускользающая из тебя жизнь и возрождение жизни – то ещё сочетание, что-то крайнее, почти религиозное. Передать это трудно, но передать хотелось: ощущения требовали фиксации – просились на бумагу…
К возвращению в Рязань я почти восстановил работу сердца, нащупал общий метод и даже подсказывал желающим, узнавшим о моём бунте против медицины. Потом благодарили. Параллельно стал походить на Хлебникова – не качеством продукции, а заплечным мешком с обрывками записей.
Первая публикация (прозаические миниатюры) появилась в 1993 году в альманахе «Соло» – с лёгкой руки Андрея Битова. Он же предложил взять псевдоним, сославшись на печальный опыт И. Грековой. Ну а тут уж без вариантов – под именем «Сергей Азинцев» контуженый отец-фронтовик, будучи без сознания, оказался в плену: так его назвали сослуживцы при регистрации, иначе был бы немедленно расстрелян.
– Сколько у вас книг? Какая из книг вам дороже или ближе всего?
– В области художественной литературы – 11, а в области физики – 12, но «сколько», значения не имеет – могут быть десятки, а может быть одна. Весомость творчества определяется не массой бумаги. А «дороже» и «ближе» та книга, которой болеешь сейчас. Написанные тексты – это отработанный материал. Не знаю, как у других, а у меня они эмоций не вызывают. Если в этом ключе что-то и вспоминать, то в области «технологии производства».
Вот, скажем, девяностые годы, зима. Подходит соседка из соседнего подъезда нашей девятиэтажки. «Я знаю, – говорит, – что вы профессор физики. Так вот скажите, мясо в снегу может замёрзнуть?».
Я постарался скрыть удивление, что-то ответил, а на следующий день жена сообщает, что в доме ЧП: зарывшись в сугроб, погибла соседка из соседнего подъезда. Я был потрясён. Поспрашивал жену – у соседки оказались сложные семейные обстоятельства на фоне общих проблем начала девяностых. Всё это привело и к непорядку с головой…
Для снятия стресса в квартире оказалось только шампанское, но стакан шампанского не помог – он предназначен для другого. Отправил жену гулять, сел за стол и закончил рассказ вместе с шампанским. Это был единственный в моей жизни текст, написанный с участием алкоголя и сразу набело. В нём, конечно, можно было потом что-то изменить – я свои тексты правлю не один раз, – но рассказ «Песнь про соседку» я отправил наутро, и он был опубликован в питерском журнале «Нева» в том же виде…
Вспоминается и совместная работа с поэтом, художником Нурисланом Ибрагимовым, когда мы конструировали варианты картин для моего трёхтомника и даже придумали новый вид книжной иллюстрации…
А вот совместная работа с Сергеем Машкевичем над озвучиванием моих стихов, к которым я подобрал и музыкальное сопровождение. Сергей был прекрасным чтецом с богато окрашенным голосом, но его интонации устраивали меня не всегда – они расходились с той логикой текста, которую чувствовал автор. Сергей рано ушёл из жизни, и отредактировать более тридцати озвученных им стихотворений мы не успели. Я отобрал 8 или 9, и их выложили в You Tube…
К «технологии» можно отнести и происхождение книги «Об истоках вдохновения» (Нестор-История: М.; СПб., 2019). Некие москвичи, ознакомившись с моим творчеством, вознамерились его «раскрутить» и стали спонсорами трёхтомника в подарочном исполнении (Рязань: Издательство «Пресса», 2006). В первый том включили рассказы и афоризмы, во второй – роман «Мираж». Больше у меня ничего не было, но они настаивали на 3-м томе. Пришлось написать эссе «Озарения», которое во мне тлело, – о природе человеческого творчества (не только литературного). С типографской стороной дела помог А. Веденеев.
Областные организации (РГУ, издательство «Пресса», областная библиотека) номинировали этот трёхтомник на премии «Большая книга» и «Букер», но он был удостоен более скромной литературной премии им. Полонского. Однако тема третьего тома продолжала сверлить мозг. Кончилось тем, что она вылилась в новую книгу, где обрела бóльшую глубину и бóльший масштаб. Это книга о происхождении Вселенной и человека, который по самой своей физико-биологической природе не может не быть творцом. Творчество в смысле создания разнообразных и всё более сложных форм – свойство материи нашей Вселенной.
– А где, кроме книг, вас видела и слышала литературная общественность?
– На творческих вечерах в вузах Москвы и средней полосы России, в областной библиотеке, в ЦДЛ. На московских (и не только) литературных конференциях. Был и на телевидении.
– Какая встреча с человеком впечатлила вас больше всего?
– «Больше всего» не припомню, но несколько было. Два известных физика, ознакомившись с моей работой, предлагали поступить к ним в аспирантуру (в академические институты Москвы и Ленинграда), но начальство моего НИИ не отпустило. Запомнилась и знаковая встреча с В.А. Фабрикантом, которому принадлежит идея лазера, кстати, мало кто знает, что он в этой теме был первым. В обстоятельном разговоре он изложил свой подход к теоретической стороне физических исследований, и это отложило во мне след.
Научно-исследовательские темы, которыми я руководил в НИИ, принимали государственные комиссии, и некоторые из них возглавлял известный ленинградский физик Л. Сена. На третий раз он удивился, что при таком числе публикаций я всё ещё не кандидат наук, вынудил подготовить диссертацию и выступить с ней на семинаре Ленинградского физтеха – колыбели советской физики. Он же был потом первым оппонентом на защите…
А в области литературы был не только А. Битов, но и Л. Аннинский. Те, кто предложил ему написать предисловие к моему трёхтомнику, сильно сомневались, что согласится: он считался в стране критиком № 1 и далеко не на всех авторов тратил своё драгоценное время. Но неожиданно он дал добро – оказалось, что с моим творчеством был уже знаком. В результате появилось лестное для автора предисловие, а после выхода трёхтомника была с ним запомнившаяся встреча.
– Вы пишите афоризмы, стихи, прозу. Кем вы больше себя ощущаете: поэтом или прозаиком?
– А я это не очень и разделяю: проза может быть поэтичной, а поэзия – не только лирической, но и «мыслительной».
– Расскажите о своей научной и преподавательской деятельности.
– Путь в науку начался в 1962 году с дипломной работы, в которой потребовалось поднимать некие пласты физики газоразрядной плазмы. Далее я занимался этим 12 лет, потом перешёл на преподавательскую работу в вуз, где стал заведующим кафедрой физики. Соответственно и работа стала научно-педагогической. В этой должности я проработал 36 лет, после чего перешёл на должность профессора.
– А во время работы в НИИ были запомнившиеся события?
– Ну как им не быть! Один из вопросов исследования газоразрядной плазмы – её массовый состав, то есть из каких ионов и в каких пропорциях она состоит. Совместно с группой Радиотехнического института мы разработали особый квадрупольный масс-спектрометр, на который было получено авторское свидетельство. Потом эта группа под руководством Э. Шеретова продолжала совершенствовать прибор, он летал в космос и т.д.
Другой эпизод связан с изучением того, как плазма распыляет металл. Мы разработали сверхчувствительные вакуумные весы, сочетающие механические и электронные компоненты. Весы позволяли измерять массу распыляемого образца с точностью 10-11 г – невообразимо малая величина. Измерения проводили в подвале НИИ на амортизированной платформе. Несмотря на защиту от электронных наводок, работали по ночам, чтобы снизить помехи от институтского оборудования и проезжающих троллейбусов. Потом я со своим соавтором В. Карпухиным докладывал результаты на Всесоюзной конференции по ядерной энергии. Она запомнилась не только собственным волнением перед докладом, но и выступлением Е. Велихова – восходящей звезды, будущего вице-президента АН СССР.
Думаю, достаточно, хотя вспомнился ещё один яркий эпизод.
– Нет-нет, интересно. Расскажите.
– Он относится к изучению оптического спектра одного из участков плазмы. Расчёт того, каким он должен быть, требовал решения сложной системы уравнений, а оно никак не давалось. Через несколько месяцев я сдался и передал проблему программистам, чтобы получить численное решение на большой ЭВМ. У нас тогда появился монстр того времени, занимавший большую площадь, работавший на перфокартах и т.п. Результата ждал долго, но он оказался физически нереальным. Пришлось начинать всё с начала.
Я был, что называется, поглощён, и это точное слово. «Проглоченный» внешней задачей, поедающей тебя изнутри, ты себе уже не принадлежишь – ты снедаем болезнью и не вполне нормален. Подобные состояния мне известны и по литературному творчеству. Уравнения довели мой бедный мозг до изнеможения, невролог настоял на отпуске. Три дня прогулок среди солотчинских сосен помогли избавиться от тупой прострации, а потом Бог пожалел – приснилась возможность упрощения этих проклятых уравнений. Я тут же проснулся, записал их в новом виде и, успокоенный, уснул. Классический случай.
Дальше удалось получить аналитическое решение, и наступил следующий этап – надо было теорию проверить практикой. Тут нужны установки, которых в стране было всего ничего. Пробиться удалось в Петрозаводском университете, но работать разрешили в течение недели и только по ночам.
Это было нечто трудно передаваемое. Самописец сомнамбулически медленно вычерчивал кривые, а я всю ночь с напряжением следил за тем, пойдёт ли его перо в ожидаемую сторону. Рано утром я в соответствующем состоянии выходил на пустую улицу – в белую ночь. Проходил мимо своей гостиницы, спускался к озеру и стоял, пронизываемый низко висевшим огромным солнцем…
Потом в одном из академических журналов были опубликованы две статьи с полученными результатами. Эти рассказы дают представление о механизме научных достижений, даже сравнительно скромных. Если бы автора посетила гениальная идея, механизм, судя по имеющимся описаниям, был бы более или менее таким же, но гениальная идея не посетила. Кстати, механизмы творчества рассматриваются в книге «Об истоках вдохновения».
– А чем отмечена ваша педагогическая работа?
– В МПГУ (бывший МГУ-2) защитил докторскую диссертацию, стал профессором. Был членом научно-методических советов по физике министерств и ведомств, специализированных диссертационных советов, председателем государственных аттестационных комиссий системы высшего образования. Общее количество научных и научно-методических публикаций – больше 250, в том числе, в академических и отраслевых журналах и в трудах международных конференций. Есть авторские свидетельства, учебники и учебные пособия.
– Расскажите подробнее о вашем учебнике по физике, рекомендованном для высших технических учебных заведений России.
– Работая в инженерном вузе, я обнаружил, что рекомендованный трёхтомный учебник по физике, разработанный для МИФИ, вызывает у обучаемых значительные трудности. Он рассчитан на гораздо больший объём курса физики и более высокий уровень знания математики. Пришлось его адаптировать применительно к задачам технического вуза. Параллельно решал важную задачу профессиональной направленности курса. Когда учащийся видит, в каких областях его будущей профессии и как именно «работает» фундаментальная наука, это повышает мотивацию её изучения. Соответственно возрастают глубина и прочность усвоения учебного материала.
Так появились внутривузовские пособия по физике. После обкатки они превратились в рукопись, принятую издательством «Высшая школа» (М.: Высшая школа, 1996). Потом учебник был переработан и переиздан, а далее появилась его новая версия (М.: Издательство Юрайт, 2016). С тех пор он ежегодно переиздаётся, поскольку пользуется спросом.
– Какой человек или, быть может, случай повлияли на вашу дальнейшую судьбу?
– Ну, это непростой вопрос: мы не всегда знаем, что и как влияет на судьбу. Бывают ведь и слабые воздействия, которые приводят к резкой перестройке сложных систем, в том
числе системы, именуемой «человек». В науке такие явления называют бифуркацией – их изучает синергетика. А в литературе подобную ситуацию обыграл Рэй Брэдбери в рассказе «И грянул гром». Путешественник в прошлое сошёл с выделенной ему тропы и случайно раздавил бабочку. Вернувшись в своё время, он обнаружил, что это ничтожное событие привело в будущем к глобальным изменениям.
О таком же «эффекте бабочки» поведал Л.Н. Толстой в рассказе «Фальшивый купон»: мелкая шалость гимназиста, приписавшего на купоне единицу, привела к далеко идущим последствиям. Возможно, и в моей судьбе были «эффекты бабочки». Один из них мог быть «эффектом бабушки». В эвакуации мы жили в холодном сибирском строении барачного типа. Мама сутками работала на оборонном заводе и спала у станков, подложив под голову своё филологическое образование. А бабушка пополам со слезами – сын на фронте погиб, а зять «пропал без вести» – читала младенцу «Генерала Топтыгина». Эта потрёпанная книжонка осталась от кого-то из прежних жильцов. И вот – в возрасте немногим более года – младенец неожиданно «вернул» то, чем его пичкали: «Дело под вечер, зимой, и морозец знатный…».
Потом на словоизвержение дитяти стали заглядывать соседи. Из их роскошных подношений – мороженые картофельные очистки – бабушка делала лепёшки…
Сказалось ли это на последующем литературном творчестве, не знаю, а вот роль зав. лабораторией НИИ М. Малева была явной. При написании дипломной работы возникли теоретические трудности, которые ни я, ни он разрешить не смогли. Мы поехали консультироваться в Ленинградский академический институт, где в процессе обсуждения проблемы я и получил одно из упомянутых предложений поступить в аспирантуру. Однако М. Малев втайне от меня разрушил этот план – решил, что «такая корова нужна самому», как он признался впоследствии. Вот тут уж точно судьба могла сложиться иначе. С другой же стороны, если бы я в науке достиг большего и был поглощён ею полностью, то неизвестно, как было бы с литературной частью судьбы. Так что жалеть не о чем – небеса знают, как тобой распорядиться. Только не подумайте, что я фаталист.
А к концу жизни широкий взгляд стал мне интереснее, чем исследования в конкретной области физики. Он увязывает не только разные науки, но и гуманитарное творчество, и психологию, и философию, что отражено в книге «Об истоках вдохновения». Сомнительно, чтобы я к этому пришёл, будучи успешным, но «узким» учёным.
Были, конечно, и другие люди, оказавшие на судьбу положительное или отрицательное воздействие. Кто сказал, что жизнь должна стоять на шоколаде? Чёрное существует на фоне белого, счастье – на фоне несчастья – они на одной и той же шкале, а воспринимаются по-разному, в зависимости от настройки вашего душевного «инструмента». Есть, конечно, и общечеловеческие представления. Так что «жизнь в полосочку» – это не метафора, а медицинский факт.
– С 60-х годов ведутся дискуссии о физиках и лириках, об их противостоянии. Как в вас уживаются и взаимодействуют физик с лириком?
– А как вообще в человеке уживается разное, а порой и противоположное? Такая проблема никогда передо мной не стояла. Начать с того, что отец был профессиональным физиком, а мама – «лириком», учителем русского языка и литературы. Так что семейная атмосфера изначально была синтетической. Дискуссии 60-х я хорошо помню, но у нас тогда был круг общения, в котором упомянутый М. Малев играл первую скрипку и был человеком широких интересов. Достаточно сказать, что после Рязани он стал работать в Новосибирском академгородке, где стал председателем знаменитого клуба «Под интегралом». Так что мы уделяли внимание далеко не только физике.
В отзывах на собственное творчество я тоже слышу высказывания о его синтетическом характере, так что внутри меня физик с лириком никогда не воевали.
– Ваши планы?
– А ведь ваш вопрос – это комплимент. Спасибо! Задавать его человеку на девятом десятке можно, если предполагаешь не угасшую творческую потенцию. Коллега по московскому диссертационному совету рассказывал мне о приятеле, который в 90 лет написал книгу под названием «Пора подумать о будущем». По мне, так думать, тем более говорить, о своём будущем – это «бога гневить».
Реальный «план» – это по возможности оставаться самим собой столько, сколько отпущено, и соответствовать собственному афоризму: «Старость – это экзамен на самодостаточность духовных накоплений». В общем, план состоит в том, чтобы работать головой и душой, оставляя следы работы на бумаге и диске. Уверен, кстати, что это продлевает и физическую жизнь. А уж составят ли такие следы форму, интересную другим, может показать единственно возможный литературный агент – Время.
Лариса КОМРАКОВА
Фото: из архива Александра Ефимовича Айзенцона
